| Главная » Статьи » Здоровый образ жизни |
 Для читателей нашего портала это не просто новость, а толчок к пониманию этого мира и себя в нем. Ведь сколько печалься существует в мире! А смысл?.. Чтоб осознать, как много мы создаем для себя заморочек в жизни, оказывается, довольно легко умереть... 1. Если переживание погибели сопоставить с каким-то чувством, то поточнее всего сказать, что погибель – это каскад удивлений. Либо открытий. Может быть, ли это осознать тем, кто пока живет? …первым отпало желание гласить. Это достаточно удивительно, но стало ясно, что всю жизнь подсознательно хотелось что-то сказать. Это желание было так непрерывным и неизменным, что никогда не замечалось. И только сейчас появилось это чувство, схожее тиши выключенного компьютера, шум которого не замечался во время работы, и стал, приметен, только когда совершенно закончился. И вот сейчас – будто бы бы ушло какое-то напряжение. Более того, сам факт его бессрочного существования стал совсем абсурдным, будто бы всю жизнь кто-то не мог перескочить через нарисованную линию. Это было первым удивлением. С другой стороны, такое затишье совсем изменило точку зрения, и происходящее стало смотреться достаточно увлекательным. И даже новым. Царившая суета, тяжелое настроение людей и некий незримый мрак не стали подавлять и раздражать. Я с энтузиазмом стал рассматривать все вокруг. — Мы теряем его — произнес кто-то. Эта фраза произвела на меня совсем внезапный эффект. Будто бы открылся некий комплот, всю жизнь принуждавший его участников к каким-то глупым действиям. Будто бы из этой абсурдной цепи выпало звено, которым являлся я. Я с энтузиазмом поглядел на говорящего. Выражение мучения на его лице на данный момент казалось глуповатым. Ранее мне бы захотелось ему что-то сказать, но теперь… Оказывается, мне всегда хотелось, чтоб люди в точности знали, что я чувствую. На самом деле я всю жизнь занимался трансляцией собственных эмоций в мир. При этом достаточно напряженно и озабоченно. Ранее мне бы обязательно потребовалось разъяснить этому человеку, как он заблуждается в собственных страданиях. Но сейчас мне было расслабленно и просто. Я просто осознавал, осознавал и опять осознавал. Взор вдруг тормознул на каком-то человеке в углу. Он нервно теребил сигарету, видимо собираясь выйти покурить еще час назад… Я в очередной раз поразился сковывающему всех неписаному абсурдному закону. Вдруг появился странноватый импульс выразить это осознание. Но, в отличие от всей моей глупой жизни, сейчас просто выразить, и все. Без надежды на взаимность. Оставшиеся силы собрались сами собой, рука схватила что-то с тумбочки и кинула в угрюмого человека с сигаретой. Этот акт только усилил беспокойство собравшихся. Человек с сигаретой о кое-чем серьезно задумался. По видимому о том, что как личность, как его самый близкий друг, я уже умер… Как все тупо! Как все тупо! Все еще проще, чем вы думаете! И даже эти мысли появились просто как очередные пламенные цветочки какого-то фейерверка. Что означает их форма? Ничего не означает! Поточнее, означает, но, как досадно бы это не звучало, совершенно в другом смысле, совершенно в другом… Я остро чувствовал этот смысл… Я просто был им, и все. Как все очень просто! Как все очень просто! Энтузиазм к происходящему пропал сам собой. Глаза закрылись. Как умопомрачительно! Я всегда находил что-то взором. Будто бы в том, что я лицезрел, было что-то такое, что ни при каких обстоятельствах нельзя терять. И даже находясь в мгле, либо с закрытыми очами, я продолжал что-то находить взором. Только сейчас я сообразил, как я был, слеп всю жизнь! Ища то, чего не было никогда, я просто отсеивал тривиальные вещи. Сколько же в их жизни! Сколько в их всего! Но сожаления не появлялось. Быстрее еще одно удивление. И открывать глаза не хотелось. Я просто был видением. Я лицезрел все от начала до конца. Секунду этого видения-понимания нереально выразить тысячью книжек и км пленки… Как все очень просто! Как разумеется! Как смешно… Я уже не ощущал себя в той обстановке, в какой находился. Поточнее, обстановка стала как капля в океане — кое-чем так абстрактным и не имеющим смысла, что гласить вообщем о нахождении кое-где можно было с большой натяжкой… Я закончил ощущать окружавших меня людей. Я просто знал их, знал все, что они делали в жизни и делают прямо на данный момент, и сделают когда-то еще. Я знал этот закон, приводящий их в движение. Я был этим законом… Какой кошмар! Всю жизнь мыслить, что что-то делаешь, решаешь, а на самом деле просто смотришь на уравнение, решением которого сам и являешься… Непостижимо! Как все очень просто!… И здесь вдруг вышло самое увлекательное открытие… В 2-ух словах это можно выразить так: выключилось «Я». Никакой хохот не способен выразить это ощущение… Вот итак вот взяло и расслабилось… Оказывается центром моей жизни было что-то в высшей степени несуразное и случайное. Как судорога, спонтанно появившаяся от неосмотрительного движения… И также спонтанно она могла в хоть какой момент закончиться и исчезнуть… Как тупо! Пошевелить мозгами только… все то, что я «нес» через всю жизнь, о чем волновался, что мучалось и радовалось (если вообщем когда-то радовалось) — все это было конвульсивным напряжением, которое только мешало жить!!! Мешало жить! Чему? Эх… Если бы вы знали… Тотальность – это очень неловкое слово… Это как ясность плюс легкость, и в то же время нескончаемая красота…. Чего?… Всего!… Этого цветка бытия на грани несуществования. Одно мгновение этого цветения нескончаемо!.. Как все очень просто! Как прекрасно!… Как красиво… Если бы все это знать сразу…. если бы только знать…. А… не важно… Не важно… Просто смешно… 2. Многие молвят, что жизнь – это сон… Пожалуй… Но что они знают о сне? Все было нормально. Даже более чем. В жизни нередко случается так, что с кое-чем не согласен… просто как с фактом. Но в сей раз все было нормально. Да, конкретно нормально. Я был доволен происходящим полностью. Но что-то было еще… Что-то такое, что было через все это, но что я никак не мог ухватить. Нет, если об этом не мыслить, все было просто «что надо»… Но вот если задуматься… Наверное в психологии есть этому состоянию название… Какое-то нарастающее беспокойство, какое-то странноватое кровожадное познание. И что-то снутри не подпускает его к сознанию, пытаясь не беспокоить сознание как можно дольше… Хотя формально каждый денек проходит даже лучше предшествующего... Я докторам особо никогда не доверял… Но здесь стала появляться идея проконсультироваться с психоаналитиком. Консультация незначительно улучшила ситуацию. Доктор произнес, что все это из-за необыкновенной активности солнца в эти деньки, и что многие сетуют... Я немного успокоился, пытаясь не уделять свое внимание на призрачное чувство обмана после визита к доктору. Что-то было все равно не так. В течение прошлой недели это перевоплотился просто в назойливую идею. Я растерял сон и аппетит. Люди с беспокойством смотрели на меня. Я же вообщем не мог ни с кем разговаривать. Было исступленное чувство, что они все за одно в чем-то… Но в чем?… В чем все-таки?… Не буду обрисовывать всех мучений, но к концу 2-ой недели я уже был на сто процентов готов к самоубийству. Неясно что практически съедало меня изнутри. Доведенный до отчаяния, я шел по коридору в поисках каких-либо пилюль, достаточная доза которых возможно окажется смертельной. И вдруг — будто бы неожиданное прозрение — пронеслось острое чувство разгадки, вызвав еще огромную панику. Отследив источник осознания, я стремительно сделал два шага вспять и оборотился к зеркалу… Тяжело обрисовать весь кошмар этого «обнаружения». В зеркале отражалось все… не считая меня. Кошмар был так сильным, что, казалось, поколебал базы реальности… Эту действительность просто нечем было удержать. Не было тела! Не было и все… Подобно ядерной бомбе в сознании взорвалось воспоминание – я ведь уже умер… И здесь же весь этот маскарад, с каким-то непонятным сарказмом, начал искривляться и исчезать… Как мне тогда хотелось закричать, пробудиться, убежать, хоть куда-то деться от этого отчаяния, ужаса, боли, которые прикрывались посмертными иллюзиями… Кошмар, достигнув пика, начал уничтожать память. При этом очень странноватым образом. Память вроде бы состояла из бессчетного количества пузырей. Снутри одних находилось страдание, снутри других – наслаждение. Пленкой пузырей были сами действия в памяти. Под давлением пузыри взрывались, а их содержимое соединялось с для себя схожим. Поначалу можно было просто созидать, как вся жизнь теряет форму, стирается из реальности… Скоро было уже только страдание и наслаждение, заполнявшие всего меня, чем бы я в этот момент ни был. И новенькая боль пронзила меня. Итак вот чем я по сути являлся! И больше ничем! Неуж-то все рвения, фуррор, переломы судьбы и все другое – только скопление мучения и наслаждения? Неуж-то это все не имело никакого смысла? Для чего я жил? Для чего?… Сознание чуток было не раскрылось какому-то главному осознанию, которое стояло за всем этим, чему-то очень обычному и невыразимому… Но здесь со мной была сыграна еще одна злая шуточка. Мучения и наслаждения просто «не пустили» это осознание, на сто процентов заполнив собой весь резервуар внимания. И я сдался. Просто не было сил и понимания… И здесь же появился некий знакомый запах жизни… Не знаю как это еще передать… Конкретно запах жизни. Страдание и наслаждение как будто перевоплотился в два нескончаемо массивных магнита, разрывающих меня на части. При этом в этот момент сами по для себя они утратили свои свойства. То, что было ранее наслаждением, бешено притягивало меня, а то, что воспринималось ранее как страдание — нескончаемо отталкивало. Я стал терять себя… Как одурманенный, я пробовал удержать факт собственного существования, но дьявольские магниты растерли меня в себе… Точнее не так… Меня никогда и не было… Они были и есть… Если б я при жизни всмотрелся в «себя», я бы нашел только эти две силы, которые по сути — одна… Но какое осознание они не подпустили ко мне?… Какое? 3. Наверное, каждому веку нужна своя чума. И этот век не исключение. Он получил свое орудие массового ликвидирования, когда, казалось, все заболевания побеждены… Вирус Отчаяния – так окрестили это… Он появился как-то сам собой, будто бы издавна ожидал подходящего момента. Человек, зараженный эти вирусом, погибал в течение максимум недели от наисильнейшего духовного дискомфорта. Предпосылкой дискомфорта становилось какое-то чувственно окрашенное событие… Поначалу вирус «запускался» только негативными эмоциями, отчего и получил свое не совершенно корректное заглавие. Но развиваясь, он стал приходить в действие и от положительных чувств – радости, любви, экстаза и иных атрибутов счастья… От любви и ненависти погибали в течение суток, тоска убивала медлительнее, но еще более мучительно; ужас – трое суток и так далее… По началу не болели только безразличные практически ко всему люди… Но вирус изменялся, и скоро даже безразличие стало вызывать погибель. Единственным местом, где вирус фактически не действовал, была Япония. Ученые растолковали это тем, что в складе ума японцев вначале сосуществовали наисильнейшее чувство присутствия погибели и всепоглощающее чувство красы. За тысячелетия жители страны восходящего солнца просто выработали иммунитет к вирусу… И конкретно в Стране восходящего солнца был придуман способ, позволяющий сохранить человеку жизнь. Он был основан на полной подмене нервной системы на искусственную. Естественно, вопрос о том, является ли это сохранением жизни, никогда не будет разрешен… И вот поэтому этот способ был запрещен фактически всеми религиозными конфессиями, и применялся исключительно в Стране восходящего солнца. Жители страны восходящего солнца же практически не болели, потому спроса особенного не было… Тем паче что вирус, действуя, отбивал всякую охоту жить далее, так что не много кто обращался… Я в этом очень отлично убедился… У меня был относительно благополучный диагноз: мощная любовь плюс чувство неожиданной утраты, с примесью чувства вины и некий необычной невысказанности. Другими словами стремительная погибель без особенных мучений. Хотя… даже секунда этой погибели кажется вечностью. Даже толика секунды! Если бы у меня не было брата, я бы погиб в течение суток… Но брат у меня был. Он был очень странноватым человеком. Мы длительно не виделись, и за этот период времени я успел очень очень от него отвыкнуть… Наверное, как и он от меня. Позже он возвратился, но опять привыкнуть к нему мне так и не удалось. Но что-то в нем было странноватое. Что-то такое, что сразу и тянуло к нему, и напротив отталкивало. Когда брат вызнал, что я болен, он, казалось, никак не опешил. Просто кивнул, демонстрируя на что-то у меня за спиной. Когда я оборотился в обозначенном направлении, то не успев даже сфокусировать взор, ощутил резкий удар по затылку. И растерял сознание. Я очнулся в необычном месте. Это был некий госпиталь… Что 1-ое показалось очевидным, это азиатские лица докторов и иероглифы на стенках. Я был в Стране восходящего солнца. Брата видно не было. Как мне произнесли, он, доставив меня сюда, отправился куда-то по делам, предоставив докторам делать их работу. Я знаю, что если б было необходимо, он бы находился рядом со мной без сна и пищи хоть неделю, хоть месяц… Но раз он не нужен – он ушел. В этом он весь. Казалось, он уделял человеку, с которым общался все свое внимание, но попрощавшись, начисто забывал о нем, если это только не было необходимо для какого-то дела… Операция шла считанные секунды. Меня просто накрыли некий крышкой, я ощутил сильную встряску, как от удара током, после этого крышка открылась. Я сел. В теле уже работала вживленная нервная система. Но я был этим же, как вообщем может быть быть этим же. И я был здоров. Я все помнил, все осознавал, в общем в все то же самое, что и ранее, но… присутствовала какая-то ясность… какое-то чувство однозначности происходящего со мной. Жители страны восходящего солнца поклонились. Я поклонился в ответ, совсем естественно и непосредственно, хотя делал это в первый раз. Странноватое чувство. Я ощущал себя просто очевидцем всего, что «делала» нервная система. А она все делала идеально и нормально. Я вдруг сообразил склад ума японцев. Все очень просто, ничего излишнего, и какая глубина!.. Я поклонился опять. Японец поклонился, и сделал жест рукою в направлении чего-то увлекательного. В чем либо типа пробирки содержалась странноватая субстанция, владеющая пульсирующей светимостью. Ее интенсивность то увеличивалось, то уменьшалась, но никогда не прекращалась. Я все сообразил. Это было то, что осталось от моей прежней психики… Все мои прошлые переживания, надежды, волнения — все копошилось само по себе в этой пробирке. Я испытал ни с чем же не сопоставимое чувство свободы. Позже с энтузиазмом прислушался к для себя. Я мог ощущать любовь, удовлетворенность, удивление, и массу других эмоций, но как-то издали. Другими словами просто чувствовать, не связывая с собой. Они существовали сами по себе всегда, и при всем этом вроде бы струились все сразу сквозь меня, никак не задевая. Я посмотрел на японцев. Какой-то из них сказал с акцентом: «мы заменили вашу нервную систему, оставив сердце и другие внутренние органы. Оставив чувства, мы устранили болезненную реакцию нервной системы.» Японец поклонился. Я поклонился ему в ответ… Я без усилий разыскал брата в отеле. Казалось, он собирался уходить, и просто ждал какого-то подходящего момента, спокойно глядя в окно. Когда я вошел, он не пошевелился… Возможно просто улыбнулся, хотя я не уверен — он стоял спиной. — Все ОК. — сказал я входя. Он пожал плечами. Я похлопал его по плечу и пошел налить сок. Вернувшись с соком я подошел, и тоже посмотрел в окно. — Сходим к морю? Говорят, в это время года оно особенно прекрасно… — предложил брат. Я пожал плечами, и мы пошли… 4. Если в двух словах выразить, что значит смерть, я скажу что смерть проста и конкретна, и в тоже время глубока и невыразима… И я ничего о ней не знаю… У меня был сосед, старый дед, которого сызвека все звали Кирпич. А я тогда был просто человеком, просто одним из миллиардов, просто был… Как собственно и всю жизнь. Кирпича никто не любил из-за его отвратительного характера. Мне, как соседу, доставалось больше других, поэтому я его не любил как никто… В то утро нам с Кирпичом повезло. Не знаю, кому больше… Наверно все таки мне… Кирпич был пропойцей, и его бессмысленная жизнь отравляла сама себя не сильно долго… Как раз до того самого утра, которое я никогда не забуду. Она пришла без приглашения. Это в ее духе. Ее могут звать, могут не звать, но она всегда приходит без приглашения. И всегда вовремя. Кроме того, ее действия одновременно и безумно просты и понятны, и непредсказуемы. В то утро она пришла к Кирпичу. Это было очевидно. Но придя к нему, она сначала зачем-то заглянула ко мне… Зачем? Если бы я знал… Просто заглянула, и прошла к нему. Я пошел следом. Я никогда не видел такого существа, такого взгляда… Любой нормальный человек испытал бы отвращение при виде Кирпича в то утро. Любой. И даже я, видавший виды… И я его испытал, не став проходить в глубь однокомнатной квартиры Кирпича, которая уже не замыкалась на замок — Кирпич пропил свой замок на прошлой неделе. Но она… Она казалось не замечала всего этого… Невесомая и грациозная, она проскользнула в комнату и улыбнулась ему… Она ему улыбнулась!… Я стоял как вкопанный, не веря своим глазам. Кирпич своим не верил тоже. А она все смотрела на него… Несколько секунд растянулись в вечность. Для Кирпича и для меня… Кирпич сначала забеспокоился, будто бы к нему пришли воры… Видно забыл, что все уже пропито… Но ей, казалось, это было безразлично. Но не просто безразлично. Она все понимала, до самой последней мысли Кирпича… абсолютно точно. Так точно, как даже сам Кирпич не понимал… Она протянула к нему руку, и все его тело задрожало… Она погладила его по голове, как своего сына, и грязь его всклокоченных волос не пристала к ее спокойной руке. Тело Кирпича дернулось, а потом расслабилось под ее мягким прикосновением… Уходя, она посмотрела на меня. На ее лице была маска какого-то индейского бога. Маска не имела прорезей для глаз. У нее нет глаз, да ей они и не нужны… Это было бы для нее слишком сложно, а она — сама простота. Там за маской существовала просто едва уловимая усмешка. Без тени злобы, сарказма или позерства. Наверно такая усмешка бывает у человека, шутка которого настолько тонка и безупречна, что никто из присутствующих понять ее заведомо не может… И даже не догадывается, что кто-то пошутил. А она усмехнулась увидев что-то во мне… Наверно то, что заставляло меня смотреть на нее и ее видеть… Не думаю, что при всем этом она заметила меня самого… Хотя это тоже неверно. Всю дальнейшую жизнь я пытался разгадать ее тайну… Я наблюдал за ней, за всем что она делает, и восхищался, пытаясь во всем подражать ей. Раньше я увлекался духовным поиском, на который потратил много лет... Но в ее глазах я навряд ли был чем-то большим, чем алкаш Кирпич… Вся эта мишура ее не интересовала. Не придумав ничего лучше, я стал просто все свои действия соотносить с тем, вроде бы это сделала она. Я смотрел на людей ее глазами, и люди теряли для меня свои отличия. Другими словами все их отличия просто не имели значения. Поэтому я продолжал испытывать симпатию к тем, кто был мне по нраву, и был почти равнодушен ко всем остальным. И даже сам себе я ничем не отличался от всех остальных, потому что для смерти не существует отличий. Это наверно и есть любовь… Для нее нет ничего противоположного. Для этой любви не нужны заслуги, таланты качества и что бы то ни было. Она просто есть, сразу ко всем, и к себе в том числе… Всем своим действиям я пытался придать эту легкость, простоту и одновременно изящество, какие в чистом виде присутствовали во всех ее проявлениях. Все было однозначным и окончательным, в самый подходящий момент, и без всяких причин… Точнее формально причины существовали, но, скорее, были просто атрибутами действия, которое, как целостный акт, было абсолютно спонтанным… Жизнь человека, вернее то, что под ней принято понимать, перестало для меня иметь значение. По сути человек всю жизнь просто беседует со смертью. Но беседует не с помощью слов, а с помощью неких актов, образуемых тем, что он делает в жизни. И смерть, являясь безупречным игроком этой игры отвечает ему, делая свои ходы. Лучшими игроками среди людей были мастера дзен. Некоторые из них даже достигли в этой игре совершенства и переиграли смерть — их собственная смерть стала таким же безупречным действием-без-действия в их жизни, как все другое. Они именно переиграли, а не выиграли. Выиграть — это стремиться к чему-то и добиться победы. Но смерть выигрывает всегда. Переиграть — значит сделать очередной свой безупречный ход, на который противнику уже нечем ответить… Наверно я смог бы не колеблясь убить кого-то, в том числе и себя. Но в то же время мне этого никогда не хотелось, так как по сути убивает только она. А исполнитель – просто марионетка в ее руке… Даже не так… Убивающий своими действиями просто оправдывает для жертвы, себя и для всего мира этот ее безупречный акт, вот и все... Это просто не имеет значения. Никакое действие или его отсутствие не имеет значения. Ты не можешь угадать ее следующий ход, поэтому не важно играешь ты или нет — главное, что играет она. А на какой твой акт она ответит своим коронным ходом – никто не знает, и глупо пытаться это предугадать. Можно или не знать, что играешь, всю жизнь прикидываясь кем-то, или играть осознанно и с наслаждением. Наслаждением не только лишь от самой игры, да и от той красоты, с которой играет она. Можно учиться этой красоте, учиться играть так же глубоко и ясно, без азарта и безразличия, просто, но в то же время с бесконечным изяществом. Все, что со мной происходило до того утра, когда она пришла к Кирпичу, не имеет никакого значения и длительности. Как иероглиф или рисунок. Время заканчивается вместе с жизнью, поэтому все прожитое, не зависимо долгой ли была жизнь или нет, представляет собой просто некий уникальный иероглиф. Так что стремление к долголетию — просто блеф, а играя со смертью блефовать невозможно. Но, по сути, любое наше стремление – такая же бессмыслица, так как чтобы стремиться к чему-то новому, нужно иметь о нем представление. А мы имеем представление только о том, что уже в нас есть, ничего не зная о вещах принципиально новых. Но реализуя стремление к известному, мы вроде бы случайно осуществляем именно то новое, о котором не имели представления. И в этом новом состоянии мы видим, что прежняя цель не имеет смысла, не зависимо от того, насколько она достигнута. Так что все цели одновременно и бессмысленны как таковые, и важны, как импульсы двигаться в определенном направлении. Чем абстрактней цель, тем она совершеннее, хотя и обладает более слабым импульсом к действию, нежели грубые конкретные цели. Так что вся моя жизнь до того утра видится мне сейчас просто как фотография… Все таки, что было после — было просто захватывающей восхитительной игрой, ходы которой были совершенно равнозначны в своей неповторимости. Особенно ходы смерти. Мне бы не хотелось говорить ни о каком из них, кроме одного… Однажды мы пили чай с одним моим другом. Это был умный человек с глубоким пониманием жизни и довольно реальным взглядом на вещи. В тот день он был сильно подавлен. Когда я спросил его о причине, он сказал, что его двоюродная сестра недавно покончила собой. Это был самый близкий ему человек. И это была не просто чувственная привязанность, которая, поверьте, скорее сродни привычке. Их объединяло нечто гораздо большее… какое-то общее знание, или понимание вещей. Какое-то похожее видение происходящего. Сила этой связи бесконечна. Потеря такого человека больнее потери собственной жизни… Причину он точно не знал, но сказал, что ему казалось, что она ближайшее время воспринимала все как сквозь какой-то фильтр смерти, конца, финала. Будто бы бы все в этой жизни стало обманом, а врать она не хотела, ну и не умела. Я очень удивился тогда… Просто слишком хорошо знал то, что она поняла. Но надо же — понимание тоже, но какой разный результат. Похоже, оно на одних людей надевает фильтр смерти, с других же снимает фильтр жизни. Разница ничтожна, но в то же время бесконечна. Он сказал, что прекрасно понимает, сама его привязанность чисто субъективна, и существует исключительно в нем самом, не имея отношения к ней. Еще он сказал, что знает, что случайностей не бывает, и что раз ее больше нет – значит так надо. Все это он понимал. И понимал по-настоящему, не умозрительно, а практически. Он жил этим пониманием. Он также заметил, что больше всего ему не дает покоя факт, что она это сделала сама, своими руками, другими словами не какая-то «внешняя» неизбежная сила обстоятельств, а вот итак вот, по своей воле, никому ничего не сказав… Этот человек прекрасно знал жизнь. Я никогда даже не приблизился к тому уровню понимания, которым обладал он. И в то же время сейчас его боль забирала всю энергию из его знаний, и они, теряя практический смысл, превращались в пустые слова. Боль просто была везде. И внутри и снаружи него. Он и сам в тот момент был болью… Мы пили чай и молчали. Я взял чайник, и налил еще чаю, сделав это как обычно — будто бы бы смерть налила чай моей рукой. И она же вложила вдруг в мои уста свои слова и я сказал: — А ты представь, что это ты ее убил. Он удивленно посмотрел на меня и вдруг все понял. Что именно – я навряд ли смогу объяснить. Скажу также, что эта фраза была только для него — она вернула силу его знанию, сделав его каким-то устойчивым и полным. Навряд ли это поймет тот, кто это не испытал. Навряд ли я сам тогда понял то, что понял он. Но понимание – это всего лишь новый уровень этой игры, новое качество действия, не больше. Он откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. В его взгляде были ясность и спокойствие. И еще какое-то тотальное принятие всего, что происходит. До конца, без купюр и оправданий. Я подумал о том, какой был взгляд у смерти, когда умирала его сестра… Сестра сидела, наполненная ожиданием. Смерть появилась как обычно неожиданно и вовремя. Она шла легкой походкой, и, проходя мимо сестры, в последний момент дала ей что-то. Смерть удалялась все той же легкой походкой, так и не показав мне лица, а сестра была уже мертва. За всю мою игру смерть сняла маску только один раз. В самом конце. Это был лучший ход во всей игре. Меня, в отличие от древних мастеров, смерть переиграла. Но безупречность и красота этого хода не оставляли ни капли различия в том, чьим был этот ход. Она сняла маску, и оказалось, что этой маской был я. Как смешно!… Как смешно!… Маска пыталась переиграть лицо. Отражение тягалось с солнцем!… То, что я всю жизнь считал собой оказалось просто безжизненной маской. Кем же я был по сути?… Я промолчу… Спросите лучше у нее… 5. Могу сказать, что моя жизнь сложилась удачно. Я никогда не задумывался о счастье, и, похоже, именно это меня и постигло. Я вышел из дома. Денег оставалось совсем мало. Самое время было подыскать какую-то работу. Запросы мои были скромными, и работу, дающую возможность не умереть с голоду, можно было найти всегда, даже такому старику как я. Но работать не хотелось. Не от лени и не от усталости… Просто не хотелось как-то и все. Пол года назад была похожая ситуация. Я позвонил в другой город дочери, и попросил денег. У нее была семья, ее муж был каким-то банкиром или еще кем-то, и деньги у них были. И они мне их дали, даже не спросив как у меня дела… Мы редко перезванивались. Не думаю, что они хоть раз вспомнили обо мне, разве что случайно… Как впрочем и я о них. Нашим детям повезло — мы с женой никогда не любили их. Думая о себе, мы делали только то, что им было действительно нужно, стараясь при всем этом совмещать приятное с полезным, другими словами с интересом себе. И они были счастливы — всегда имели, что хотели, но никогда не страдали дурью, так как это просто пресекалось, потому что действовало нам на нервы. Когда они учились, я никогда не интересовался их учебой. А учились они средне. В каких-то предметах успевали лучше, в каких-то хуже. Родители других детей выкладывались полностью, всю свою жизнь вкладывая в них. Многие из этих детей достигли серьезных успехов в жизни. Не все, правда... Другие родители наоборот, забывали о детях, и обычно эти дети умирали от наркотиков или оказывались в тюрьмах. Но тоже далеко не все. Мы же делали только то, что было для нас естественным и необходимым им. И чем старше они становились, тем меньше мы вмешивались, предоставляя их самим себе. Когда сын после школы не захотел учиться дальше, я ничего ему не сказал. И он не стал учиться, а попал в армию. Как раз в те годы началась война, и его забрали в зону боевых действий. Меня многие осуждали за то, что я не настоял, и не отправил его на учебу… Наверно, я и по правде был плохим отцом… Судить не мне. И когда нам сообщили, что он пропал без вести, мы приняли это известие спокойно. Мы просто не успели начать страдать, и уехали жить на юг к морю. Уходить всегда легче, чем оставаться… Менять все и самому легче, чем пассивно принимать изменения чего-то одного, привычного и близкого. Когда сын нашелся, мы уже почти о нем забыли. Его появление вызвало у нас сильное чувство радости, основу которого составлял интерес к его неизвестной судьбе, к чему-то новому, которым он весь был пропитан. Оказалось, что он попал в плен, бежал, долго скитался по странам Средней Азии, и вот вернулся. Он не задержался у нас долго, и устроился на работу на рыболовецкий трал где-то на Камчатке или на Курилах… Больше мы его не видели. Моя жена умерла рано. Ее смерть была чистой случайностью. Более того, на ее месте был должен быть я. Депрессия, питаемая чувством вины и несправедливости подошла ко мне близко, но в последний момент прошла мимо. Я понял, что совершенно не являюсь хозяином свой судьбы, чувств, мыслей. И уж тем паче не являюсь хозяином обстоятельств. Мне стало как-то очень светло, хотя смерть самого близкого человека еще долго вызывала печаль. Я остался жить у моря, которое успел сильно полюбить. Потом со мной была еще одна женщина. Но не долго. Сначала все было нормально, но потом ей стало не хватать «чего-то большего». Я ничего не знал об этом «чем-то», потому что всегда просто наслаждался жизнью. Вскоре мы расстались, и я остался в одиночестве. И вот теперь, выходя из дома, чтобы купить продуктов, я почувствовал, что уже осень. Я как-то раньше просто не выделял ее. Для меня все дни были одновременно и похожи и уникальны. Но сейчас я четко почувствовал, что осень пришла. Я не пошел на рынок, а повернул к морю… Внутреннее ощущение осени нарастало. По пути на набережную, я увидел старуху, слегка склонившуюся и просившую милостыню. Я подошел к ней, и отдал все деньги. Это было одновременно чувством сострадания и свободы. Сострадания так как ей все еще что-то было нужно… И свободы от необходимости беспокоиться о своей судьбе. Старуха была лет на десять меня младше, но что-то было с ней не так… Не знаю, как это передать. Просто она была чем-то не тем… Каким-то обманом, который со временем принимает все более уродливые формы. А правда – она правда и есть. Она всегда та же. Правда – это просто факт, а ложь – обстоятельства, интерпретации, и все прочее. Я всегда ощущал себя чем-то одним – независящим от возраста и обстоятельств. И в сей день, как и все предыдущие, я чувствовал себя этим же, чем был, когда мне было пять лет… Я шел по набережной. Отдыхающие уже почти разъехались, и пляжи, некогда переполненные ими, были теперь заполнены осенью и пустотой. Осень была во всем — в небе, в уставших лицах местных владельцев всевозможных кафе и закусочных, в большинстве своем закрытых по случаю конца сезона. Осень существовала абсолютно во всем — в море, в горах, а особенно где-то во мне… Пляжи закончились, и началась череда молчаливых черных камней, о которые разбивались волны. За ними была новая цепочка пляжей, таких же, как предыдущие, и в тоже время других. Но мне захотелось остаться здесь. Я сел, прислонившись к еще теплому камню. Приятный прохладный морской ветер продувал меня насквозь, ни за что не цепляясь во мне. Ну и не за что было цепляться. Только бесконечная красота солнечной осени, еще сильнее разгоравшаяся от морского ветра… Осень разливалась во все стороны, и я вдруг стал не нужен. Как становится не нужен фонарь после восхода солнца. И фонарь погас, а юное солнце поднималось все выше и выше в этом безоблачном небе… 6. Я случайно разбил свою чашку Хорошо что она Оказалась пустой 7. Мое время – никогда Мое место – нигде Мое имя – никто И мои друзья – повсюду 8. Он не спеша спускался пешком. Взгляд скользил по надписям на стенах, мертвым мухам и прочим выразительным подробностям грязного подъезда. Ему нравилось рассматривать все это… Подъезд был каким-то настоящим и таинственным. Он таил внутри себя странную мудрость, которой, как ему казалось, были начисто лишены люди. Пистолет приятно ощущался в кармане. Он любил носить оружие. Оно придавало ему какую-то странную целостность. Он никогда не выходил из дома полностью безоружным. Ведь никогда не знаешь, когда может пригодиться оружие… Однажды ранней весной в один из первых теплых солнечных дней он стоял на пустыре, созерцая пригревшихся на солнце ворон. Вороны лениво бродили по пустырю, отыскивая пищу. Они явно получали удовольствие от этого вялого блуждания в весеннем тепле.. А ему нравились вороны и нравился пустырь, больше похожий на свалку металлолома… Все эти брошенные безжизненные вещи очаровывали его своей неподвижностью и спокойствием.. И всякий раз они были какими-то новыми, чего нельзя было сказать о людях, которые всегда были теми же самыми. Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Боковым зрением заметив силуэт человека, выглядывающего из-за ржавого автобуса, он выхватил пистолет и пару раз выстрелил в незнакомца. Человек приглушенно вскрикнул, и повалился на землю. Вороны были безучастны, и продолжали наслаждаться весенним солнцем. Он неторопливо подошел к трупу... Все верно. Это был враг, готовивший неожиданное нападение. Теперь он был мертв. Тело лежало, распластавшись на земле возле самого автобуса, безжизненными открытыми глазами глядя в небо. Он постоял немного, а потом встал на то место, на котором находился враг, и посмотрел туда, где пять минут назад сам наблюдал за воронами. И вдруг несколько выстрелов нарушили тишину, и он почувствовал, как в него вонзаются пули. Тело внезапно ослабело, и он повалился на землю. Расслабленные руки и ноги раскинулись в неестественной позе, а взгляд жизни покинул его глаза, которые остались открыты и смотрели в синеву весеннего неба… Наконец-то он снова стал этим же, чем был всегда… Он просто был, без всякой причины и следствия. Он был этим утром, солнцем, весной, воронами, и даже собственным телом, которое безжизненной куклой валялось на пустыре вместе с другим неподвижным мусором. Так продолжалось довольно долго. Но вдруг на пустыре появился сосед. Проходя мимо брошенного автобуса, сосед крикнул трупу: — Опять балуешь? Смотри мамка по жопе надает… — и пошел дальше… Родители ругали его за эти игры. Они утверждали, что ему уже пять лет, и он уже большой… Он не спорил, как не спорил с солнцем, дождем и другими неодушевленными предметами. Что с ними спорить? Им все равно не ничего не объяснишь, ну и нечего было объяснять. Просто он любил стрелять, и любил умирать, играя роли убитых им врагов. Он всегда оставался жив и, кладя пистолет в карман, спокойно возвращался домой, а тела врагов так и оставались лежать с открытыми глазами, безмятежно глядя в небо. 9. Шансов выжить уже не было. Это было ясно как божий день. Никакая сила не могла остановить этот стремительно распускающийся цветок смерти. Вдруг произошло странное изменение восприятия себя. Будто бы вся моя жизнь была прожита совсем не мной. Было чувство, что раньше я был просто ассистентом гипнотизера и безвольно выполнял его дурацкие приказы, а теперь он снял свой гипноз, потому что представление подошло к концу. Я почувствовал реальность. Во всей ее простоте и глубине. Казалось, что тот я, которым был раньше, закрывал эту реальность от себя настоящего. Вернее единственное, что было нереальным, заключалось во мне. И я, как оказывается, кроме себя в этой жизни ничего не воспринимал. Все люди, события, чувства — все это было просто «нарисовано» на мне. И теперь я смотрел на эти исчезающие рисунки и удивлялся. Важнейшим в жизни я всегда считал любовь. Любовь, свободную от инстинктивности, эгоизма и личной выгоды. Мало людей в моей жизни были способны разделить ее, и я очень ценил их. Я любил их всем сердцем, сгорая от ощущения невозможности выразить до конца это бесконечное чистое чувство… Как глупо!… Сейчас я понимал, что всю жизнь писал на песке слово «море», всякий раз страдая, когда очередная волна смывала мое волшебное слово, которое я восстанавливал снова и снова… Я понял, что все мои усилия были бессмысленны… Любовь не нуждалась ни в одном выражении, ни в каких чувствах и действиях… Она не нуждалась даже во мне. Точнее, все, что только существовало, было «сделано» из любви. Я бы даже не стал называть это любовью… Это скорее некая единая тотальность, являющаяся основой всех и вся. А любовь – это скорее просто знание кем-либо этой тотальности. И сейчас я ее знал. Знал легко и совершенно естественно. Передо мной проплыли образы людей, которые были симпатичны мне в жизни. Я не скучал по тем, кого не видел давно, хотя с удовольствием бы с ними встретился… Интересно, как они там сейчас… Кто-то привлекал меня своей внутренней красотой, кто-то – особым взглядом на мир… Да мало ли, что стояло за этой симпатией. Она просто была… И сейчас она была абсолютно непринужденной и какой-то совершенной в своей чистоте… Так могло быть всегда, если б я ее не омрачал постоянной дурацкой потребностью кого-то «любить»… Смешно… Похоже, смерть стала единственным реальным моментом в моей иллюзорной жизни… Удивительно, что такие простые вещи понимаешь, когда тебя уже нет…
Денис Зикеев
ПОХОЖИЕ МАТЕРИАЛЫ
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Просмотров: 439 | | | |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| Всего комментариев: 0 | |